Лауреат Пулитцеровской премии, американский писатель Норман Мейлер, скончавшийся в прошлом году от почечной недостаточности в возрасте 83 лет, получил одну из самых сомнительных наград в области литературы за худшее описание секса в своей последней книге The Castle in the Forest ("Замок в лесу"), в которой приводится сцена зачатия немецкого диктатора Адольфа Гитлера его матерью Кларой и ее мужем Алоизом, передает AFP.
"Потом она легла на него. Она не знала, воскресит этим его или прикончит, но та же самая ярость, острая, как игла, которая охватила ее после смерти Фанни, снова проснулась в ней. Когда-то Фанни объяснила ей, что делать. Итак, Клара перевернулась, прижалась своей самой невыразимой частью тела к его носу и рту, судорожно втягивавшим воздух, и взяла в рот его дряхлый таран. Дядюшка был сейчас мягок, как завиток экскрементов. И все равно она принялась сосать с рвением, которое мог вселить в нее лишь Князь Тьмы – это она осознавала.
Оттуда и исходил порыв. Итак, теперь оба они были обращены макушками не туда, и Князь Тьмы был с ними. Он никогда еще не подходил так близко. Гончая начала возвращаться к жизни. Прямо у нее во рту. Она удивилась. Алоиз только что был совсем обмякший. А теперь – он снова мужчина! Ее сок омыл его рот, он повернулся и страстно прижался к ее лицу своими губами, наконец-то готовый вторгнуться в нее и размолоть ее Гончей, вбить Гончую в ее благочестие", - так описал сцену зачатия фюрера автор.
Как признался младший редактор Literary Review Филип Уомек, именно сравнение члена с экскрементами склонило чашу весов в пользу Мейлера, пишет The Guardian. Члены жюри воспользовались случаем, чтобы воздать почести Мейлеру, высоко оценив широту и глубину его творческого наследия, а также его боевой и жизнерадостный характер, призвали присутствующих на церемонии, которая, как всегда, проходила в клубе In & Out на Сент-Джеймс-сквер в Лондоне, поднять бокалы в память о нем (полный текст на сайте Inopressa.ru).
Норман Мейлер, поэт, режиссер, актер и даже кандидат в мэры Нью-Йорка в 1969 году, стал обладателем 15-й ежегодной премии. Ранее лауреатами награды, вручаемой с 1993 году журналом Literary Review, становились обладатель Букеровской премии Салман Рушди и Мелвин Брэгг. В этом году премия впервые была вручена посмертно.
Фраза Мейера "дряхлый таран", употребленная для описания члена, пересекается с перлом индийского журналиста Анируды Бахала, который получил награду за худшее описание секса в 2003 году, сравнив занятия любовью с гонками "по пересеченной местности".
Премия призвана "привлечь внимание к грубому, безвкусному, часто избыточному использованию в современной прозе сексуальных сцен и убедить этого не делать". Вручение награды по иронии судьбы стало одним из ярких моментов литературного года. Премия вручается только авторам романов и не распространяется на порнографическую или эротическую литературу. "Мы уверены, что он (Мейлер) воспринял бы это с юмором", - отметили в этом году судьи, назвав автора описания странного полового акта "великим американским писателем".
Отрывки, вошедшие в шорт-лист премии "За худшее описание секса" в 2007 году
Пассаж Мейлера был выбран редакцией The Literary Review из целого ряда примечательных описаний сексуальных сцен.
Из романа Кристофера Раша "Воля" (издательство Beautiful Books, сс. 132-133)
"О, чудеснейшие волосы на лобке! Высочайший треугольник, чьи углы углубляются в ад, но указывают на рай. Позвольте мне воспеть черный вымпел, крыло черного дрозда, расщелину, ямочку, замочную скважину в двери. Смоква, киска, щелка, манда – сейчас я приближусь к ней, к этому внезапному румянцу, к этой древней дороге, к финишу всех одиссей и эпической цели жизни, притягивающей сейчас мой член, притягивающей, как залежи магнитной руды.
Руки Энн Хэзуэй – руки доярки, охватившие мою мошонку своими миндальными ладонями – теперь сжалились над несчастным тоскующим стоячим членом, и, в бесконечной муке ее вожделения, направили его в самую середину незажившей раны. Одновременно я отчаянно нашаривал пальцами левой руки – вслепую, как Циклоп – нашарил и нашел сырое, меховое, мягкое, я раздвинул древние губы времени и вставил свой средний палец в святая святых. Она приветствовала меня тихим чмокающим звуком, слогами, которые древнее, чем язык, утешением, которое прекраснее слов. Энн отстранила мою руку, направила член, выпятила ягодицы, погрузившиеся глубоко в траву, высоко приподняла бедра, скрестила ноги у меня за спиной, надавила пятками мне на позвоночник и грубо, с силой набросилась на меня. Я упал в нее.
Как это возбуждало – замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя королем бесконечного пространства. Но Энн Хэзуэй была жестокой королевой. Ее голени сокрушали мои ребра, ее скрещенные пятки вонзались в мое тело, загоняя меня все глубже внутрь нее. Она отзывалась мне криками, которые мечтают слышать мужчины, сладостными глухими стонами, которые вторят вздохам океанов, отливу и половодью в полях, шелесту звезд. И мы пили друг из друга, прижавшись друг к другу на корабле, в который превратили самих себя, восставая против незначительности времени.
Всюду вокруг нас к нам присоединялась природа... Струи жара хлестали меня по спине и плечам, а где-то далеко внизу подо мной тело Энн Хэзуэй начинало неистовствовать и идти ко дну во вскипающей пене, меж тем как я, словно матрос, вцепился в ее вздымающиеся и опускающиеся бедра, и высокий киль ее спинного хребта поднимался и опадал, рассекая июль, рассекая зеленые валы разросшейся зелени, пока, наконец, не наступил миг, когда какая-то колоссальная волна не подбросила ее высоко-высоко, и я держался за нее, страшась за свою жизнь, и она завопила протяжно и громко: "О да! О да! О да!" – произнесла моя ненаглядная, и я почувствовал, как прошла через нее смерть. Наше судно, содрогаясь, налетело на скалы, сквозь нас промчалась волна сырости, крики разорвали воздух, и я осознал, что берег, на котором мы лежим, мокрые, выброшенные на сушу, – это конец пути, конец любви, линия уровня полной воды для нашего последнего плавания".
Из романа Ричарда Милуорда "Яблоки" (издательство Faber, с.179)
"Она была без трусов, и сердце у меня в груди грохнуло, взорвалось и куда-то ухнуло, а глаза вылезли на лоб. Она не побрилась, и ее киска походила на тропическую рыбку или на лоскут старого ковра.
"Ну что, так и будешь сидеть?" – спросила Эйби, и я нервно захихикал. Мой конец начал твердеть, но, в сущности, все это было немного неожиданно. В этот вечер я собирался просто послушать несколько пластинок и, может быть, сделать уроки. Я попытался сделать ей куннилингус, вспоминая, как это делали парни в журнале "Раззл". Но моя душа протестовала – от ее промежности пахло, как от подмышек, и когда я раздвинул губы, то понял, что мне придется их несколько раз закрыть – иначе я умру от СПИДа или провалюсь внутрь".
Из романа Джанетт Уинтерсон "Каменные боги" (издательство Hamish Hamilton, сс. 27-28)
"Спайк ничего не говорит, но она смотрит на меня, и я знаю, что она, наверное, читает мой инфочип. Все данные обо мне имплантированы мне в руку, чуть выше запястья.
"Я не могу считывать вашу информацию, – говорит она, прочитав вместо чипа мои мысли. – Эта функция в пассиве, пока у меня идет дренаж".
"А сколько времени займет дренаж?"
"Несколько часов, включая вопросы, и все".
"Тебя сконструировали исключительно для полета в космос, верно?"
Она кивает и улыбается. Она до нелепости красива. Я начинаю стаскивать с себя джинсы. Чувствую на себе ее взгляд, стоя перед ней в лифчике и трусах. Почему я стесняюсь раздеваться перед роботом? Я надеваю платье через голову, как школьница, расплетаю волосы и присаживаюсь. Она улыбается, слегка раздвинув губы, точно понимает, как она на меня действует.
Чтобы успокоить свои нервы и сделать вид, что я контролирую ситуацию, я перевожу проблему на нее. "Спайк, ты робот, но почему ты такой сногсшибательно красивый робот? Я хочу сказать, неужели необходимо, чтобы самая сложная машина в истории человечества еще и была похожа на кинозвезду?"
Она отвечает без обиняков: "Они решили, что я буду полезна ребятам в полете".
Я задумываюсь над тем, что это значит. Полезна – как женщина с плаката, который солдаты на войне вешают на стену блиндажа? Как живой антидепрессант? Как в сентенции "истина – это красота, а красота – истина"?
"Полезна в чем? Я хочу сказать, что ты, наверное, не интим подразумеваешь?"
"А чем еще заниматься в космосе три года?"
"Но межвидовой секс запрещен законом".
"На других планетах – нет. В космосе – нет".
"Значит, ты три года занималась сексом с астронавтами?"
"Да. Я износила три вагины, выстланных силиконом".
Там же, с. 88
"Мы занимались любовью у нашего костра, глядя, как снег выделяет контуры входа в пещеру.
Когда я прикасаюсь к ней, мои пальцы не сомневаются в том, что она такое. Мое тело знает, кто она. У незнакомых есть одна странная черта – их не знаешь и знаешь. В ней есть закономерность, форма, которая мне понятна, интимная геометрия, которая учитывает мою. Она – лабиринт, в котором я заблудилась много лет назад, а теперь ищу, как из него выйти. Она – пропавшая карта. Она и я – одно и то же место.
Она незнакомка. Она то незнакомое, чужое, странное, в которое я начинаю влюбляться".
Из романа Эли Смит "Парень встретил девушку" (издательство Canongate)
"Ее рука приоткрыла меня. Потом ее рука превратилась в крыло. Потом все мое естество превратилось в крыло, в одно-единственное крыло, а она была другим крылом, мы были птицей. Мы были птицей, которая умела петь Моцарта. Ее красивая голова уткнулась в мою грудь, она один лишь раз цапнула меня зубами, она слегка куснула сосок, как куснул бы его лисенок.
Это был ее язык? Это потому говорят про "языки пламени"? У меня встало, встало так встало, а затем я превратился в сухожилие, я стал змеей. За три несложных хода я превратил камень в змею (в оригинале каламбур, основанный на игре с заменой букв в словах: I changed stone to snake: stoke stake snake. – Прим. ред.), затем я стал деревом, у которого вместо веток были сплошные узловатые сучки с почками, а что это за почки, мягкие, точно фетр, – оленьи рога? неужели у нас обоих действительно растут рога? и все мое тело спереди обрастает мехом? и мы – в одной шкуре? и наши руки – черные блестящие копыта? мы лягаемся? нас кусают? Мы были клинками, были ножом, который в состоянии рассекать мифы, были двумя ножами, которые мечет иллюзионист, стрелами, которые выпускает бог, мы попали в сердце, мы попали в цель, мы были хвостом рыбы, были вонью кошки, были клювом птицы, были пером, которое обрело власть над земным притяжением, были высоко над всеми пейзажами и тут же опустились вниз, углубившись в лиловую дымку вереска, мы бродили в сумерках в резкой нескончаемой шотландской пьесе – идеальной джиге... сколько мы еще сможем продержаться?"
Из романа Клэр Кларк "Природа чудовищ" (издательство Viking)
"Раскрепощенное желанием, мое тело выгнулось в его сторону. Когда наконец он потянулся и притронулся ко мне, ничего больше не осталось, в мире ничего больше не было – только его пальцы и лихорадящее бессвязное безумие чистых ощущений, которые эти пальцы распространяли по мне спиральными вихрями, точно я была музыкальным инструментом, вибрирующим от изысканных ангельских гимнов. Значит, это превращало его в ангела? Пальцы моих ног в ботинках сжались, и мой живот воспарил в миг, когда все застыло, когда пламя дрожало, идеально-яркое. Я затаила дыхание. Грянул взрыв, и я потеряла себя из виду. Я была миллионом блестящих обломков, тьма моего живота ожила, озаренная звездами. Когда я наконец-то открыла глаза, чтобы взглянуть на него, на ресницах у меня сияли слезы. Он приложил палец к губам и улыбнулся".
Из романа Дэвида Тьюлиса "Покойный Гектор Киплинг" (Picador)
"Это не приятно. Как можно находить приятным, когда на живот тебе капают расплавленным воском свечи? Но я не хочу просить ее, чтобы она перестала, – в последний раз, когда я ее об этом попросил, я получил ремнем по губам. На каждом пальце у нее по три кольца – это в среднем. О господи, мама была права: эта проклятая кушетка действительно воняет. Неудивительно, что папа в больнице. Вполне возможно, что к утру я тоже туда попаду.
По-моему, я все еще в ней, но, честно говоря, определить трудно...
Avanti!
"Ах ты засранец! – говорит она нараспев и подносит свечку к моему левому соску. – Ах ты маленький жалкий засранец", – и пытается поджечь сосок, точно фитиль.
"А-а-а-а-й!" – ой, блин, у меня сосок горит. Она облила мне грудь жидкостью для растопки, и моя грудь запылала, точно десерт в шикарном ресторане.
"Роза, мать твою! А-а-й-уй. Да будет тебе, бл***! Задуй! Задуй его!"
"Хорошо, малыш, – шепчет она с внезапной нежностью, – хорошо, мой ангел", – и выливает на мою обгоревшую грудь полбанки "Стеллы". Я начинаю жалеть, что вообще ее пригласил. "Ну как?" – спрашивает она, опустив голову и лакая пиво с моей груди. "Нравится? Нравится, малыш?"
"Нет!" – ору я.
"Нет?"
"Нет, Роза, нет, какое там нравится, бл***! Так и убить можно!"
Она бьет меня по лицу ладонью, хватает за горло, плюет мне в глаз и царапает ногтями мое обожженное тело. Тут-то я и кончаю. О да. Тут-то сердцевина моей души, испытав спазм, ломается, выбросив наружу свои смрадные семечки".
Лауреаты прошлых лет
В прошлом году премию Literary Review вручили прозаику-дебютанту Иэну Холлингшеду: жюри было покорено фразой "ее упругая ширинка соприкоснулась с моими вспухшими брюками" в его романе "Двадцать с чем-то". Холлингшед, получивший статуэтку и бутылку шампанского, радостно объявил: "Надеюсь получать эту премию каждый год".
Кроме того, судей повеселил отрывок из "Книги Дейва" Уилла Селфа, где таксист (тот самый Дейв, чьим именем названа книга) "приблизился к Мишель, как будто объявлял пасы в футболе: начать с левой груди, горло, рот, левое плечо, правое бедро и вперед, в п****... Поле ее тела было хорошо размечено, и он достаточно глубоко ее знал, чтобы не упустить мяч".
В 2001 году жюри включило в шорт-лист роман Кристофера Харта "Спаси меня". Вот один абзац из него: "Ее рука покидает мое колено и движется на север. Угрожающе, со стальной волей движется к полюсу. И, совсем как сэр Рэнулф Файнс (британский путешественник, добравшийся пешком до обоих полюсов Земли. - прим. InoPressa), Памела не так-то легко отступится от задуманного".