"Шел вчера в Театр.doc по Малому Казенному переулку и вдруг поймал себя по мысли, что шагается как-то привычно, удобно, по-домашнему. Посмотрел под ноги и понял: асфальт. Подо мной был асфальт - старый, серый, кривой, где-то вспученный, где-то потрескавшийся. Асфальт моего детства, на котором в марте оседал ноздреватый снег, в апрельские сумерки ложились синие тени, в июне сбивался в комки тополиный пух, а в июле бежала, пузырясь, дождевая вода. По плитке вода теперь не бежит, а уныло стоит и некрасиво сохнет, оставляя грязные пятна. И тени на плитку ложатся бесплотные, мертвые", - пишет журналист и профессор ВШЭ на своей странице в Facebook.
"Да и весь квартал вокруг Лялиной площади - аутентичный, московский, не урбанистский. Классический портик и покосившиеся ворота усадьбы Нарышкина, заходи - не хочу: в 19 веке там была Полицейская больница доктора Гааза, куда свозили лечить бездомных (надо же, только что видел его скромную могилу на Немецком кладбище). Столетние, высокие, по какому-то недосмотру не спиленные липы - первый раз за лето услышал в городе терпкий запах мокрых лип. Кривой, горбатый ряд домов, сбегающий к Земляному валу - среди модерновых фасадов с эркерами и барельефами стыдливо затесался кирпичный уродец середины прошлого века. И вообще на Казенных переулках кривизна чисто московская, прихотливая, которую так хорошо умел изобразить своими воздушными кубами Аристарх Лентулов.
А вот сама Лялина площадь, пожалуй, что не московская, а питерская или даже европейская - венская, пражская, парижская. В нее стекаются пять улиц, что для Москвы редкость. И у дома между Большим и Малым Казенным, что мог бы стоять утюгом, занимая все пространство площади, неожиданно отрезан угол, оставляя пространство для маленького уютного сквера. В европейских городах так делают по требованию муниципалитетов: все дома, выходящие углами на площадь, усечены ради создания общественных пространств - а в Москве это редкость. Дома на площади стоят небогатые, с окнами нараспашку, тут же приютился несетевой гастрономчик, словно из девяностых, вечернее небо расчерчено веером проводов и свистом невидимых стрижей.
Блаженная Покровка, район между Солянкой, Яузой и Чистыми Прудами, ты последняя осталась нетронутой безжалостным лужковским девелопментом и собянинским благоустройством, уже давно пали Пречистенка и Арбат, Никитская и Спиридоновка, даже переулки у Каретного ряда сплошь забраны плиткой и офисами, а Покровка все держится последним бастионом старой Москвы. Знаю адвокатов, которые бесплатно помогают местным ТСЖ держать оборону против рейдеров и девелоперов. Знаю людей, до сих пор живущих там в коммунальных квартирах. Видел мужчин, чинивших во дворах допотопные "Москвичи" или курящих в трениках на лавочках под жасмином.
Бывало, ремонтировал чемодан или покупал редкий чай в немыслимых лавках, приютившихся в подвалах и подворотнях проходных дворов. Бывало, подолгу не мог найти нужный подъезд, тыкаясь в кнопки дверей, крашенных древней суриковой краской. Но главное - там остался асфальт, как знакомая, родная, в трещинках и морщинках кожа близкого человека, по которой можно читать историю его и твоей жизни и которая умрет вместе с ним, со мной, с нами".