"Задача журналиста - задавать вопросы, как можно точнее отражать реальность и искать правду. Однако насколько нам это удается по отношению к России? И насколько клише, предрассудки и собственная корысть влияют на создаваемый нами образ самой большой страны в мире, нашего соседа?" - спрашивает журналистка немецкого еженедельника Rheinischer Merkur (перевод на сайте Inopressa.ru) Габриэле Кроне-Шульц.
Раньше, например в 1970-е годы, режиссеры радиопередач давали указание вставлять "булькающие звуки" - в качестве приметы, что пьет русский. Все остальные люди пили нормально. Сегодня немецкий ведущий на телевидении в день президентских выборов в России прощается с телезрителями со словами: "В победе Путина нет сомнений. Ну что же, na sdorowje!" Никому не придет в голову ляпнуть такое о немецких выборах. Конечно, это мелочи, но они отражают суть отношения к русским", - пишет немецкая журналистка.
Почему в сообщении о столкновении двух самолетов говорится "российский "Туполев" столкнулся с транспортным самолетом"? Да потому, что таким образом сразу ясно, кто виноват.
Почему по отношению к США мы говорим о патриотизме, а по отношению к России - о национализме?
До сих пор стандартный репертуар комментаторов по России составляют поголовное осуждение и моральное негодование. Эта практика лишь ненадолго прервалась в горбачевскую эпоху эйфории. При этом подробности события и анализ причин зачастую остаются вне зоны внимания.
Конечно, Путин поставил под контроль телевидение. Но он не отменил свободу слова. Да и о какой свободе слова речь! Максимальная свобода слова была в последние годы правления Горбачева - окрыленная беспрецедентным эмоциональным подъемом и практиковавшаяся высоко мотивированными, этически мыслящими журналистами. При Ельцине свобода слова превратилась в борьбу в грязи без всяких правил. Позвольте сказать: когда государственный канал сообщает о власти только хорошее, а частный канал - только плохое и только потому, что ему за это платят, оба варианта не имеют ничего общего со свободой слова.
Да, верно, Путин сегодня контролирует почти все рычаги формирования общественного мнения в стране, но верно и то, что он наложил вето на дополнение к закону о прессе, которое практически затыкало рот средствам массовой информации.
Еще одна излюбленная тема: сморщив нос, пройтись по России, ворча на "отсутствие гражданского общества". Но гражданскому обществу нужно время, чтобы вырасти, насадить сверху его нельзя. Однако в истории России не было такого периода, чтобы оно успело вырасти. С одной стороны, гражданское общество подразумевает определенный уровень благосостояния и порядка: тот, кто каждый день вынужден бороться за существование, не будет изображать из себя сознательного гражданина. С другой стороны, гражданское общество как раз и должно способствовать тому, чтобы страна развивалась лучше, быстрее и человечнее.
Только беседуя с рядовыми россиянами, можно рассчитывать узнать кое-что о царящих настроениях и приблизиться к правде.
Во время этих разговоров сначала бросается в глаза удивительная невозмутимость. Люди из западных стран зачастую путают ее с безразличием и даже со смирением. Но это не так. За этим стоит приобретенная поколениями способность справляться с жизненными проблемами.
Конечно, Путин не дает гарантии на безопасность и экономический рост. Да и как он может дать таковые? Но он дает шанс. Поскольку самая большая опасность - это не возвращение коммунизма, не имперские помыслы Москвы и даже не "управляемая демократия" (ведь даже наш министр Вольфганг Клемент по телевидению заявил, что он бы очень хотел проводить реформы без оглядки на парламент), а такие банальные вещи, как коррупция и падение морали. Однако и эти факторы, похоже, больше не являются исключительно российской особенностью, они лишь проявляются в находящихся в процессе перестройки странах более явно, чем в отлаженном зажиточном обществе.
Больше всего на германо-российские проблемы давит чеченская тема, хотя, как сказал канцлер Шредер, после 11 сентября произошла некоторая переоценка. Чтобы ближе подойти к правде, необходимо четко различать первую и вторую чеченскую войну. Когда десять лет назад Борис Ельцин развязал войну, почти все российские военные и большинство российского населения были против. Россияне в целом понимали желание чеченцев обрести больше самостоятельности. А мы на Западе наклеили на Ельцина ярлык демократа, что, в отличие от Путина, предоставляло ему гораздо большую свободу действий.
После первой чеченской войны - в январе 1997 - Аслан Масхадов стал президентом. Он был умеренным политиков и не ставил целью построение религиозного государства. К сожалению, Масхадову не удалось осуществить свои планы. Число выступлений против оставшегося русскоговорящего населения росло. Вымогательства, похищения, убийства - все это оказалось на повестке дня.
Новые чеченские власти почти безучастно смотрели на это. Одновременно были введены законы шариата: избиение палками, ампутация конечностей, казни. Симпатии россиян превратились во враждебность. Масхадову не удалось сохранить авторитет, и чем боязливее и осторожнее он действовал, тем больше его водили за нос так называемые полевые командиры.
Эти полевые командиры чувствовали себя исламскими Че Геварами, и их нападение на Дагестан проходило под девизом освобождения. Однако население не хотело, чтобы его освобождали исламисты. Перед глазами был пример Афганистана, который вернулся в эпоху Средневековья с ее запретами, например, лечить женщин в больницах.
Строго говоря, мир тогда должен был проявить солидарность с россиянами и совместно выработать стратегию эффективной борьбы с религиозными фанатиками.
В нашем освещении событий мы умышлено умалчиваем, что кровавые чеченские нападения на Дагестан стали причиной второй чеченской войны. Истина в том, что российская армия впервые со времен Второй мировой войны провела настоящую освободительную акцию. И эти слова сказал не кто иной, как Сергей Ковалев - правозащитник, которого нельзя подозревать в подхалимстве властям.
Сказанное выше не является оправданием войны и никоим образом не отрицает принесенных ею страданий и совершенных военных преступлений. Это лишь попытка исправить перекос, который возникает, когда Запад постоянно приписывает русским жажду власти и стремление учинить геноцид.
Происходящее в Чечне - это трагедия, и никто не знает, как ее разрешить. Трагедии тем и отличаются, что происходит борьба не между "правильным" и "неправильным", а между "правильным" и "правильным". В этом и есть суть трагического.
